«Я не могла уявити, що такий пиздець можливий». Три історії мешканців Маріуполя

Поліна*

Журналістка, копірайтерка. Пішла з Маріуполя 27 березня, поверталася на чотири дні наприкінці квітня. Зараз у селищі Мелекіне Донецької області, тимчасово окупованому Росією.

С 24 февраля до 5 марта я находилась у себя в частном доме, мы с мужем живем в районе площади Кирова. Там были первые прилеты в школу, в садик, в жилой дом. Началась какая-то вакханалия и мы решили пойти пожить в Приморский районе у моей мамы.

Пошли через весь город, с котом и с тревожным чемоданчиком. Поселились у мамы, потом еще пришел мой брат с семьей, жили целым цыганским табором, восемь человек в двухкомнатной квартире. 

Как назло, март был такой холоднющий. Мы спали полностью одетые в миллиарде свитеров, куртках, шапках, перчатках, укрывались пятью одеялами и нам все равно было дико холодно. 

У нас в доме есть подвал, но он совершенно не приспособлен, чтобы там прятаться от бомбежек и «Градов». Там трубы, дохлые кошки, вода, сырость и все остальное. Я знаю, что есть оборудованные убежища в некоторых домах в центре, но все равно там были авиаудары, мои знакомые погибли, я не уверена в надежности всего этого. 

Бомбежки, авиаудары переживали, в основном, в подъезде. Выходили и сидели там на полу, на ступеньках. 

Первые дни я думала, что сейчас постреляют, попугают и все кончится. В соседнем дворе включали генератор и мы ходили туда заряжать телефоны. Там было столпотворение, сотни людей подходили к этому генератору, и полицейские говорили нам: «2-3 дня — все кончится». Мы пытались им верить. 

3-5 марта выключили свет, газ и воду. Мы делали костер «на подъезде». В Мариуполе у каждого дома был общий костер, на котором все готовили кушать — те, кто вместе собирали дрова. Единоличники, которые хотели сами себе готовить, делали отдельные костры. Рубили деревья где только можно, чтобы хоть какие-то дрова выцепить. Люди разбирали на дрова детский садик, сауны, кафе. 

7 марта был первый прилет в наш дом — осколок попал в квартиру моей мамы, выбил первую раму. Снаряд расхерачил дерево, которое стояло под моим окном — огромное, типа ясеня. Пацаны разрубили его на дрова и костер делали на них. 

За водой ходили на источник в район приморских клубов. Она была отвратительно горькая, я не могла на ней ничего есть и пить, только кофе, потому что кофе сам по себе горький, хоть как-то забивал этот мерзкий вкус воды. Стремно было ходить за водой туда, потому что начались прилеты. Но все равно ходили, потому что вода нужна — хотя бы чай делать, варить суп и смывать за собой, извините, туалет. Сливали воду из систем отопления в доме, потом и она закончилась.  

Пока работали магазины, наши пацаны стояли там по 3-7 часов в очереди, чтобы что-то купить. В последнем их прогнали из очереди, потому что туда был прилет. Начались бои, магазины закрылись. 

Гуманитарка — это отдельная история. Когда нам начали привозить гуманитарку типа для детей (подгузники, салфетки, вода, печенье), собирались старики, алкоголики, всех отпихивали-распихивали и забирали все сами. Чтобы ухватить моему племяннику памперсы, детскую водичку, мне приходилось драться с этими пенсиками и алкоголиками, которые потом ходили и барыжили этим по району, продавали за космические деньги. 

Дней десять ели припасы, старались экономить. Мясо когда оно уже воняло, все равно поджаривали. Когда продукты начали заканчиваться, наши пацаны сделали ловушку для голубей. Мы варили из них суп, потом доставали оттуда мясо и с этим мясом варили еще и кашу. 

Когда мы общипывали голубей, люди проходили и говорили: «Господи, голубь, это же птица мира, как вы можете!». Это просто человек был неголодный. Потом я видела этих же людей, которые нас осуждали, как они сидели и мастерили свои силки-ловушки, чтобы тоже ловить их, потому что жрать уже было нечего. 

Какое-то время мы ждали, что наш район не будут бомбить, что все кончится. Но потом был второй прилет в наш дом — практически в то же самое место. И третий — в квартиру на пятом этаже в моем доме, в соседнем подъезде. 

В момент прилета мы сидели в коридоре своей квартиры между несущими стенами. Это было ночью, я спала, грубо говоря, по 20 минут в сутки две недели. И мы были уже настолько измученные, что подумали: «Да это отлет, это не в нашу сторону». Мой брат и мой муж вообще не хотели вставать: «Ой, да пронесет!». И тут просто такое зарево на всю квартиру, дом начал дрожать, стены пошли ходуном. 

Хоронили людей по всему городу во дворах. Стариков, которые умерли своей смертью (или выбрасывались из окон, не в силах выдержать происходящее) или людей, которые погибли от обстрелов. Мой муж, когда по городу ходил, видел, как трупы просто лежат накрытые или ненакрытые. Но, в основном, их закапывали в палисадниках под домами. 

Мой муж хоронил отца нашего друга в палисаднике, он инвалид, умер от истощения. А у моего друга жену авиаударом убило, и он неделю не мог ее похоронить из-за обстрелов. Выкопал ее из-под завалов, она лежала семь дней в квартире, в соседней комнате. Она умерла, не зная, что ее мать сгорела заживо в своей квартире. 

Мы уже просто перестали ждать, что что-то закончится. Понимали, что на нас все, кто могут, забили хер, мы никому не нужны. Надо нам выживать или не надо, что нам вообще делать? Я не мыла голову месяц, все время была в этом миллиарде свитеров. Когда у тебя все сводится к элементарным потребностям помыться, выспаться и пожрать, тебе уже просто плевать. Ты понимаешь, что это никогда не кончится, просто безысходность. Нервы стали у всех сдавать тотально.   

Когда начались атаки мощнее, активнее и страшнее, начали задумываться, что надо куда-то эвакуироваться. Наш личный транспорт разбомбило, но мы знали, что люди выходят из Мариуполя пешком. Я не ушла со всем своим подъездом, потому что ждала мужа — он пешком через весь город пошел смотреть на наш дом и пропал на четыре дня — в наш дом не попал, потому что там велись бои, но и вернуться ко мне тоже не смог.

Я ушла из Мариуполя утром 27 марта. Нас было трое — я, моя мама и подруга. Потом к нам примкнула еще одна моя подруга с ребенком и мамой после инсульта. Мы решили идти в Мелекино, у нас там родственники живут. Взяли старую детскую коляску, погрузили на нее свои вещи и пошли.  

По пути есть отрезок в 1,5-2 километра — крутой подъем. И мы с вещами, с коляской детской, с ребенком маленьким взбирались на эту гору. У меня мама — сердечница, ей плохо стало в пути, она еле шла. Но как-то вскарабкались, помог парень, метров двести довез нашу коляску с вещами. 

Уже на подходе к выезду из города стояли военные — я до сих пор не понимаю, чьи они, с какой стороны — остановили для нас машину, чтобы нас довезли до блокпоста. А нас вместе с маленьким ребенком семь человек, у всех вещи. Слава богу, ехал мужчина, у которого был пустой автомобиль. И он просто затолкал нас в машину вместе с вещами и довез до Мелекино. Мы ему предлагали денег, он ответил, что не возьмет, лучше сам нам даст, сказал: «Я ваш ангел-хранитель».  

Все это время мы были без мобильной связи. Потом оказалось, что мой муж, не имея возможности пробраться к нам через город или хотя бы позвонить и сообщить, что жив, выехал через другой блокпост из города на велосипеде — хотел заехать обратно в Мариуполь и приехать к нам. Каким-то чудом он дозвонился мне из пригорода — я в этот момент пыталась поймать связь практически на крыше пятиэтажки. В конце концов, он оказался в Мелекино раньше, чем мы.       

На следующий день после того, как мы ушли, наш район начали дико бомбить, руины просто оставили от мест, мимо которых мы шли, в которых жили мы, наши друзья. То, что случилось с нашим районом после нашего отъезда, — это кошмар. 

В Мелекино есть цивилизация, свет, интернет, магазины. Если сравнивать с Мариуполем — просто Лас-Вегас. Когда мы приехали сюда, после всего треша, который с нами происходил, не могли несколько ночей спать, потому что привыкли ждать прилетов-отлетов, авиаударов и прочего. Потом заново научились спать. Мы и хлеб ели как потерпевшие — в обычной жизни я хлеб не ем в принципе, но здесь, когда мы дорвались до хлеба, покупали его десятками, пачками. 

Из операторов здесь работает только «Феникс». Где-то на окраинах Мелекино и Бедосарайской косы ловит Kyivstar и Водафон, но нужно постараться их поймать. 

Ходит и гривна, и рубль. Товары, в основном, русские и ДНРские. Цены пишут и в гривнах, и в рублях. Хлеб — 20-25 грн, вчерашний — 10-15 грн. Сигареты — я так понимаю дьютифришные или русские — от 45 до 100 грн. Стики для айкоса — 100-140 грн. Конфеты-печенья дорогие — по 280-350 грн. 

У нас дрожат стекла от того, как до сих пор бомбят Мариуполь. А это, блин, наверное, километров 40 от нас. «Азовсталь» видна нам, потому что стоит на берегу моря. Мы были на море полчаса назад, над «Азовсталью» стоял дым. Бывают дни, когда просто весь горизонт в дыму. 

В Мариуполе я была в конце апреля. Нам сказали какие-то люди через седьмое рукопожатие, что дома нашего нет, машин тоже, одни руины. А потом, когда здесь на один день дали связь Kyivstar 10 апреля, я позвонила соседке, а она сказала: «В вашем доме крыши нет, но кое-какие вещи все-таки уцелели». У меня о этой новости просто как день рождения был. И мы поехали посмотреть, что уцелело. 

Я въехала в город и начала рыдать, это была какая-то истерика. Твой любимый город, город, который ты любишь, в котором ты живешь… Это не передать словами. Ты въезжаешь в руины, помнишь, как это все было и видишь, во что все это превратилось. 

Похерели всю историю, все наследие, которое было у этого города. Не только исторические здания, но и спальные районы, которые дико пострадали, тоже имели ценность. Я не могла представить, что такое вообще возможно. Что такой пиздец возможен. Не могла даже допустить таких разрушений, такого ужаса.

Оказалось, в мой дом были прилеты в середине марта. Крышу разнесло от двух ракетных ударов, а возле ворот — воронка здоровая, какой-то снаряд туда упал. В дом зашли — там, видимо, ночевали какие-то наркоманы, стоят бульбуляторы, банки от Revo и шмотки женские. Сперли всю технику кухонную, еще какую-то мелкую технику унесли. 

Но какие-то вещи все-таки остались, часть из них уже удалось забрать. Машина уцелела, кошка моя выжила, которую уже «похоронила» 100 лет назад. От нее, правда, остались по сути одни кости, но она жива, я ее сейчас откармливаю на убой. Второй кот со мной все бомбежки прошел, в рюкзаке на животе сидел, я его никуда от себя не отпускала. И одна из двух собак выжила, удалось вывезти ее в Мелекино. 

Моя жизнь до войны была максимально тепличной, беззаботной, и сейчас понимаю, что все проблемы, которые были, — такая хрень. У меня были планы на Европу, хотела исколесить ее вдоль и поперек, насколько позволят мои возможности. Волновали какие-то мелочи, типа, бустерные прививки. А сейчас волнует, где мое место в жизни и как мне его искать. 

Пока мы еще думаем, что делать дальше. Выехать на подконтрольную Украине территорию сложно, нужно постоянно ловить каких-то частников, эвако-автобусы, организованные колоны, это постоянно срывается. Я хочу попробовать свои силы в Европе. Вначале пробить почву, понять, чем я могу быть там полезной и при этом не унижу себя. 

Веры в будущее Мариуполя такого, каким он был, у меня нет. Мариуполь — мой очень любимый родной город, но, даже если его восстановят, это будет что-то чужое, не мое, на руинах, на трупах. Я не вижу в нем такого будущего, какое у него могло быть. Пусть даже название останется, это будет что-то совершенно другое, но не Мариуполь. 

*ім’я змінено з міркувань безпеки.

Олексій Малишев

IT-фахівець. Поїхав із Маріуполя 17 березня. Зараз у Чернівецькій області.

24 февраля в 4 утра я занимался алгоритмом по машинному обучению, своим небольшим проектом. Параллельно следил за политической ситуацией. А в 4:45 увидел уведомление в телеграм-канале, что Путин выпустил экстренное обращение. Сразу после этого мы в Мариуполе услышали взрывы. Было понятно, что началась полномасштабная война. 

Я позвонил маме, сказал: «Собирай вещи, нужно будет эвакуироваться из Мариуполя». Она ответила: «Не неси чушь, иди спать, я никуда не поеду». Потом позвонил подруге, которая жила в Приморском районе. Она сказала, что у нее окна задрожали от этого взрыва. 

В 6 утра я побежал в АТБ, который был неподалеку, набрал кучу еды. На кассе в очереди за мной выстроилось еще человек десять с тележками, с большим количеством продуктов. По дороге домой увидел много людей, которые выходили с сумками, грузили их в машины и уезжали. Но у нас машины не было, поэтому мы остались. Я сходил еще раз в магазин, закупил консервы, пришел домой и мы начали готовиться к длительным военным действиям, собрали тревожные чемоданчики. 

В первый день [полномасштабной войны] спать в кровати в гостинной было очень стремно — а вдруг прилетит снаряд перед домом, осколками похерачит? Уже на второй день мы перебрались в коридор. Спали там с открытыми дверями, чтобы в любой момент иметь возможность взять наши тревожные чемоданчики и выбежать куда-то — в тот же подвал. Но только в том случае, если попадет в наш дом. 

Последний год мы жили с моей девушкой Таней в районе «1000 мелочей» [центр Мариуполя — «Люк»]. Уже на четвертый день войны рашисты начали обстреливать наш район, потом они перебрались еще и в Мангуш, и оттуда обстреливали. Перед нашим домом стояли девятиэтажки и это нас защитило — они взяли весь удар на себя. Одна из девятиэтажек, например, пять или шесть раз горела, туда были прилеты регулярно. 

Пока мы были в Мариуполе, «Град» прилетел рядом с торцом нашего дома, осколками посносило нахрен балконы в несколько этажей. Минометные обстрелы во двор прямо перед нашим подъездом тоже происходили. Был еще один прилет на четвертый этаж, но уже когда мы уехали. 

2 марта мы смогли проведать маму моей девушки, ее дом находился возле двух мест, где базировались наши военные. Из этих районов были отлеты от наших и «ответка». Соответственно, попадало и в дома, которые находятся рядом с ее домом. Начали уговаривать ее, чтобы они с маленьким ребенком, 4-летним братом Тани, переехали к нам. Она отказывалась. 

Уже в первый день войны у нас пропало отопление. На четвертый день отключили электричество на сутки, 2 марта свет пропал уже окончательно. После этого начала постепенно пропадать и связь. Мы находились в районе, где была вышка Kyivstar, выходили к ней, потому что рядом хорошо ловила связь — старались так держать связь с внешним миром. В остальных районах связь пропала намного быстрее.

5 марта нам отключили воду, а 6 марта — газ. Мы заранее услышали новости об этом и успели набрать ванну воды, начали по максимум использовать газ — в частности, я кипятил воду из-под крана, чтобы была питьевая вода. В этот день мы забрали маму Тани с ее ребенком к себе домой.

Уже в первые недели войны люди начали мародерить. Мы встретили нашего знакомого, который говорит: «Идите в “Обжору”, туда раньше шли мародерить не интеллигенты. А сейчас идут все — и интеллигенты, и не интеллигенты».

Когда мы пришли, там уже практически ничего не было, оставалась только замороженная продукция. Взяли гедзе, безалкогольное пиво, потому что это тоже жидкость. Запасы еды разделяли на четверых в течение оставшихся двух недель.

Пока был газ, грелись напитками — чаем, кофе. Когда его отключили, спали в куртках, в теплых джинсах с подштанниками, по двое штук надевали, укрывались теплыми зимними одеялами. Спали вчетвером в небольшом коридорчике на 2,5 квадратных метрах.

7 марта мы вышли забрать оставшиеся вещи из дома мамы моей девушки. Пока забирали их, слышали прилеты очень близко, падали на пол от звуков. Собрали максимум вещей, погрузили в детскую коляску. Нас остановили военные с полисменами: «У вас там в коляске ребенок?». Оказалось, что мы вышли во время воздушной тревоги. 

Из-за того, что у нас отключили газ, наши соседи начали разводить мангал возле дома. Мангал был один для всего подъезда, жители подъезда рубили дрова, камни для мангала носили, едой скидывались — у кого что пропадает, размораживается, все брали. И потом каждый день готовили на весь подъезд — супы, борщи, похлебки. 

Март был очень холодным, благодаря этому мы могли рассчитывать, что у нас долго продержатся замороженные продукты, тем более, у нас раза три или четыре выпадал снег. Брали снег и кидали его в ванную, чтобы была дополнительно вода, запихивали в морозилки, чтобы создавался дополнительный холод. 

8 марта ко мне приехал мой друг Саша, который жил на Восточном [микрорайон на окраине Мариуполя — «Люк»], мы договорились пойти за продовольствием в «Зеркальный», единственный работающий в округе магазин — встретиться на следующий день в 6 утра, когда заканчивается комендантский час. 

На утро 9 марта я вышел в 5:50. Начались обстрелы нашего района, я бежал от подъезда к подъезду, стал в очередь в 6:05 и уже был примерно 50-м. Магазин открывался в 9 часов, к тому времени очередь растянулась уже на 300 метров. Мой друг Саша подъехал в 6:35 и мы, сменяя друг друга, ходили греться в его машину. В итоге попали в магазин в 11:35.

Пока мы стояли, организовалась вторая очередь из людей, которые 8 марта не попали в магазин. Начались разборки, кто-то кому-то бил морду, их разняли. В магазине не было ни печенья, ни хлеба, ни гречки, ни молока, ни туалетной бумаги. Были крупы, но давали не больше 2 кг в одни руки. Подсолнечное масло — тоже не больше одной бутылки в одни руки. Мы собрали все, что могли. Мой друг успел чуть ли не последние свиные потроха забрать. 

Я попросил Сашу, чтобы он отвез меня к маме проведать, мы с ней неделю не виделись. Уже тогда были жесткие обстрелы нашего района, там были перекошенные деревья, наполовину сгоревшие пятиэтажки, окон практически нигде не было. 

Уговаривал маму вместе с нами жить, но у нее было четыре кошки, которых она не хотела бросать на произвол судьбы.

9 марта, после того, как я приехал от мамы, мы устроили «застолье» с соседями. В этот момент услышали очень сильный свист. Перепугались, быстренько в подъезд забежали, некоторые успели спрятаться в подвал. Потом мы услышали громкий взрыв — настолько сильный, что у нас пооткрывались окна во всем доме. Как оказалось позже, это был взрыв больницы, где был роддом, туда прилетел снаряд.

Морально [находиться в Мариуполе] было очень сложно, потому что когда начались первые авиаудары, мы слышали звуки самолета и взрывов очень близко, у нас дом дрожал. 

Каждые полчаса мы слышали вылет авиации, причем это было в течение практически всего времени, которое мы пребывали в городе. Мы им даже дали кличку «гребаные стахановцы», потому что они уничтожали город, не покладая рук. Делали все, чтобы выполнять эти преступные приказы и просто бомбить мирное население.

Напротив офиса Kyivstar было здание, кафешка «Домино». И мы когда ловили связь, ходили к этому зданию. Когда ты разговариваешь по телефону и слышишь, что рядом что-то свистит, громыхает — это очень страшно. Непонятно, то ли нужно ложиться на землю, то ли становиться за колонну, чтобы тебя осколком не похерачило, или прижиматься к зданию. 

Такое же ощущение было, когда мы стояли в очереди в «Зеркальный» — очень близко были взрывы, очередь несколько раз падала на землю, чтобы увернуться от осколков. 

12 марта был все-таки прилет в магазин и в очередь, людей закопали в ближайших дворах.

В последние пять дней были очень сильные обстрелы. Мы каждый раз просыпались от того, что земля дрожала и это продолжалось в течение нескольких часов. Прилеты были очень близко, мы даже успели друг с другом несколько раз попрощаться.

Было тяжело, когда надо было пойти еду приготовить, а мы при этом слышали обстрелы. В такие моменты у нас возникали ссоры, кричали друг на друга: «Ты не пойдешь никуда, лучше поголодаем, но во время обстрелов не будешь высовываться». Нервы в такие моменты сдавали.

Уехать нас мотивировало несколько факторов. 

Первый — то, что когда мы последние пять дней находились в городе, услышали, что открыли зеленый коридор — от Мариуполя в Мангуш, от Мангуша в Бердянск, от Бердянска через Васильевку в Запорожье. Нашим соседям удалось добраться до Запорожья — как только мы получили эту информацию, поняли, что из города есть доступный способ выбраться. 

Второе — фронт начал перемещаться от западных границ дальше по проспекту Мира к проспекту Строителей. К минометным прилетам и отлетам, «Градам» добавились автоматы, пулеметы, зенитки. Мы уже начали различать, как что звучит, было стремно выходить даже во двор. Плюс мы последние несколько дней видели военную технику, которая передвигалась по нашим улицам, на улицах шли бои. 

Третий — 17 марта я смог созвониться со своим начальником (уже с прошлой работы), он рассказал, что сестру его жены вместе с его тещей увезли в «ДНР», при этом мужиков могут вообще отправить служить в «ДНР». Мы поняли, что так жить не хотим, не хотим ни в русский мир, ни в Лугандонию, хотим в свободный мир, в цивилизацию, в развитие, поэтому в тот же день, когда я получил эту новость, начал искать машину, чтобы выехать. 

Я стал спрашивать по подъезду в нашем доме, кто может нас вывезти. Таких людей не нашлось. Я пришел домой, сказал своей девушке: «Таня, пошли со мной искать машину, потому что у меня сейчас будет истерика». 

Мы пошли к соседней девятиэтажке и увидели, что неподалеку люди грузят вещи в машину. В ней не было заднего и боковых стекол, трещина на лобовом стекле. Спрашиваем: «Ребята, нас четыре человека, мы хотим выехать из города, можно с вами?». Они отвечают: «Можно». 

Перед этим, 12 или 13 марта, был авиаудар по девятиэтажке перед нашим домом. Когда эту девятиэтажку подорвали, одна из плит упала на магазин с алкоголем и закусками. Как приличный гражданин, я посмотрел, хватит ли у меня денег, а соседка говорит: «Леша, ты не понял, магазин вскрыт, ты просто заходишь и берешь все, что тебе надо». 

Я взял чипсы, сухарики. Потом нашел элитный алкоголь, который можно было в случае чего отдать на блокпостах военным, чтобы не придалбывались. Взял кучу коробок конфет, часть отдали детям в подвале, потому что люди, которые уже остались без домов, переезжали к нам в подвал. 

С этим продовольствием мы сели в машину, нас вывезли в поселок Моряков на юго-западной границе Мариуполя. Водитель забрал свою семью из четырех человек, нам удалось его уговорить забрать еще маму Тани с ее маленьким ребенком и вывезти в Мангуш. Мы же фактически автостопом добирались до Мангуша, поймав машину с двумя женщинами. 

Дождались маму моей девушки с ребенком, нашли контакты знакомого, который проживает в Мангуше, остановились у него. Этот знакомый принимал у себя большое количество беженцев из Мариуполя. И был один человек, который хотел вывезти свою семью из города, но семья на следующие сутки позвонила и сказала, что они под обстрелом и не могут выйти. И он предложил вывезти нас в Запорожье по безопасному пути, через Орехово и Пологи. Так мы выбрались из Мариуполя.

Сейчас я нахожусь в Черновицкой области. Нас здесь приютили люди, сказали: «Мы с вас последнюю шкуру драть не будем, просто платите за коммуналку». Даже арендную плату не берут, мы им очень благодарны. 

Когда я оказался здесь, не мог найти работу по своей специальности. Написал пост в Linkedin, что я беженец из Мариуполя и из-за нападения остался без работы. Откликнулось очень много людей, мне даже пришлось написать пост, что больше не нуждаюсь в предложениях. Компания MobiDev предложила мне вакансию, которую я искал раньше — все сошлось, сейчас я с ними работаю и очень доволен.

Восстанавливать Мариуполь, мне кажется, придется как минимум десятилетие. 95% инфраструктуры и домов уничтожено, неизвестно, сколько людей до сих пор находится под завалами. Рашисты, когда нас бомбили, повредили систему водоснабжения, поэтому сейчас вода, которую подают, фактически выливается из труб — размывает грунт и неглубоко закапанные трупы всплывают по улицам Мариуполям. Огромные микрорайоны уничтожены, дома там скорей всего будут непригодны для жилья, их надо будет сносить и отстраивать заново. 

При этом наша квартира до сих пор цела, только окно на кухне выбито. Правда, лугандоновцы все оттуда вынесли. Моя мама, которая приходила к нам домой, обнаружила, что нет части техники — мультиварки, микроволновки, еще одеял, подушек и т.д. 

Вижу ли я себя в Мариуполе? Только в украинском, в отстроенном Мариуполе. В моей памяти еще осталось, как город был красив, ухожен, куча всего отремонтировано, отреставрировано, иллюминация. И когда ты помнишь, как расцветал город, и видишь, как это все теперь уничтожено, становится очень грустно. 

Очень обидно за те места, где вырос, гонял в футбол, учился — теперь они все в руинах. Ты, конечно, можешь найти фотки, сказать: «Вот в этом месте я учился», но показать теперь не можешь. Вряд ли ты бы делал это в принципе, но теперь у тебя даже такой возможности нет. Это невероятно уныло, невероятно грустно. 

Но больше всего обидно за людей, которые еще остались в Мариуполе или с которыми пришлось разлучиться. Я не могу увидеть своих друзей, нас теперь разделяют тысячи километров. Не могу увидеться с мамой, потому что она осталась в городе — хочу, чтобы она оттуда выехала, пытаюсь найти какие-то способы, с помощью которых она может оказаться в безопасном месте. Но там, конечно, куча своих нюансов.

Галіна Балабанова

Співзасновниця освітнього хаба «Халабуда», волонтерка. Виїхала з Маріуполя 16 березня. Зараз у Львові.

Утром 24 февраля мы собрали актив в «Халабуде», начали закладывать окна, готовиться. Первые несколько дней просто пытались распределить свои силы — одни занимаются складом, другие — приемом заявок от военных и т.д. 

Поначалу владельцы баз с продуктами приносили нам продовольствие, мы делали запасы. Вокруг нас начали объединяться люди, которые готовили. Кто-то готовил для «Азова», кто-то просто пределагал: «Я хочу готовить горячую еду, мне неважно для кого». Или, например, чувак просто привез огромную машину замороженной рыбы, спрашивает: «У меня есть огромная тара с рыбой, куда я могу ее отвезти?». И мы такие: «Ты можешь вот в это убежище и в это, в одном — 3000 человек, в другом — 2000». 

Через дней пять поток людей у нас сильно увеличился, многие хотели волонтерить и что-то делать. Уже к тому времени стало понятно, что  комната в «Халабуде», которую мы выделили под склад, не вмещает все. Начали обживать заброшенное помещение напротив нас, располагать там мешки с картошкой, кучу круп, консервов и прочего. Потихоньку стала поступать «медицина», очень сильно включился микробизнес.

Люди приходили из соседних домов, и после того, как получили от нас помощь по еде и «медицине», приходили через несколько дней, через неделю, говорили: «Вот эти лекарства нам не нужны, мы хотим их вернуть». Или допустим: «У меня в семье был диабетик, от него остались лекарства, возьмите, пожалуйста, может, это кому-то нужно». Бартер по сути происходил.

Пытались аккумулировать информацию, сколько у нас есть крупных шелтеров и к ним потихоньку привозить те продукты, которые могли. Обращались к нам и военные, и силовики наши тоже, которые круглосуточно находились на работе, по сути, без горячей еды.

Мы стали выпекать хлеб. В нашем внутреннем дворе стоял цех. И владелец этой пекарни появился в один из первых дней и ему предложили запустить производство. Он сказал: «Да, без проблем». Таким образом отправили несколько ЗИЛов с хлебом на Левый берег, пока еще туда пускали и не были окончательно перекрыты мосты. 

Со второй недели практически вся команда жила в «Халабуде». Оказалось, что нас там уже под 200 волонтеров — меньшая часть, которая была знакома друг с другом ранее, большая — которые появились у нас в последние дни. 

У кого-то просто сгорел дом, он пришел в «Халабуду», потому что знакомый сказал, что здесь могут дать убежище, стал помогать, волонтерить. Кто-то ездил, погружал, разгружал, кто-то водителем был, кто-то собирал заявки на велосипеде и привозил нам их. Потом развозил эти пакеты с «медициной» и продовольствием на том же велике или машине в дальние районы. 

Водителями и теми, кто работал в таких группах — в основном, были взрослые мужчины, в том числе, с армейским опытом. Часть людей имели опыт волонтерства еще с 2014 года и понимали, как себя вести. Что если прилетает, нужно выскочить из машины, что пристегиваться не стоит и т.д. Времени на инструктажи, дорожные карты не было, просто человек говорил, что готов и вперед — на свой страх и риск. 

На мне был контроль, учет, логистика. Я понимала, кто куда едет, какой дорогой на какой машине, с какой корочкой волонтера. Если вдруг с человеком что-то случится, мы знаем, где его искать, на какой дороге. Аналогично понимала, какие заявки ко мне приходят, кто за ними придет. 

За эти дни через нас прошло 25 тысяч мирных, они получили еду. Изначально давали рыбу, мясо, еще что-то там, под конец уже какую-то худобедную колбасу и постное масло с крупой. 

Сложности с продовольствием начались в десятых числах марта, просто потому что был огромный навал людей — в районе 2-3 тысяч пытались получить у нас еду каждый день. 

К нам приходили люди, например, с очень далекого Приморского района, шли пешком через весь город, потому что слышали, что у нас что-то дают. И просто под бомбами, под постоянной авиаугрозой ждали на улице. 

Мы брали заявку, обрабатывали, говорили приходить на следующий день или через день, потому что физически не успевали обрабатывать больше N-ного количества заявок. 3000 людей в день — это у нас предельное значение было. Но люди все равно стояли и ждали, говорили: «Мы никуда не уйдем, будем ждать здесь, потому что страшно второй раз сюда идти».

Централизованной работы городских и международных структур особо не наблюдалось. Я все время пыталась понять, кто еще работает из волонтерских центров, есть ли вообще какие-то центры помощи людям в Мариуполе, и не обнаружила ничего такого. Помимо самоорганизаций населения многоквартирных домов, не работало ничего. «Красный крест» просто отправлял людей к нам — люди считали, что мы «Красный крест» и всем помогаем или распределяем некую гуманитарку.

10 марта нам прилетело очень близко — похоже, что это было авиабомба, школу рядом снесло, из чего-то меньшего прилетело в соседний дом. Мы не прекратили процесс выдачи, потому что люди все еще стояли, никто не разбегался. 

От военных поступила информация, что в ближайшие два дня будут усиленно штурмовать бомбами центр города и мы решили на ближайшие два дня закрыться и посмотреть, что будет. Попросили всех наших волонтеров уйти, возвращаться только если им очень нужно. На следующий день большая часть из них вернулась, сказали, что не могут сидеть дома. И мы продолжили работу. 

Постарались максимально увезти работу в крытые помещения, производить выдачи под крышей и все наши перемещения минимизировать. Прорубили стенку между нами и соседним помещением, чтобы не ходить по улице, максимально все накрыли от взглядов с воздуха. 

У нас был стопроцентный уговор, что часть команды при первой же возможности будет эвакуироваться — в основном, это женщины с детьми, с домашними животными и т.д. Я же и другая часть команды были уверены, что останутся до последнего и не верили в самый худший исход.

Я уехала из Мариуполя 16 марта. Утром в тот день мы узнали, что начальники полиции отпустили своих полицейских спасаться. Только часть из них осталась в городе — те, которые решили воевать, которые продолжают находиться на «Азовстали», уже в меньшем количестве, но часть еще там. В этот же день взяли в плен Тайру. 

На утреннем объезде наши ребята, когда вернулись, сказали, что уже видят за два перекрестка от нас рашистский блокпост с западной стороны города. И ближайшее от нас здание торгового центра загорелось, туда было попадание. Мы поняли, что не просто идут городские бои, они уже идут непосредственно в центре, в нашем квартале, кольцо сужалось все больше. 

Когда мы увидели, что русский танчик подъезжает настолько близко, решение [уехать] было даже не проговорено, оно было принято молчаливо для большей части команды, которая осталась — надо валить, следующего шанса скорей всего не будет.  

К тому же, уже начали ходить слухи про расстрельные списочки. Мы понимали, что на данный момент нет связи — это значит, что связи нет и на той стороне и если мы будем выезжать, нас не будут пробивать по базам, так как лежит все. Соответственно, это было просто здравое решение, что ты уезжаешь и не подвергаешь опасности своих близких, которые могут страдать из-за того, что ты в расстрельных списках. 

На тот момент у нас на складах осталось уже не так много продовольствия, последнюю неделю нам всего меньше привозили, потому что были постоянные угрозы с воздуха — на протяжении дня над нами могли кружить до пяти самолетов. 

У нас было меньше часа на сборы, оказалось, что в одной из машин есть место для меня и для собаки. В тот момент, когда я собрала вещи, узнала, что ударили по Драмтеатру. Понятно уже было, что решение уехать было принято правильно. 

Как оказалось впоследствии, через несколько дней к нам в «Халабуду» пришел сначала русский спецназ, потом кадыровцы устраивали допросы некоторых людей, которые находились в «Халабуде» — по сути, волонтеров, искали каких-то военных, мифический «Азов», перевернули там все. В тот же период прилетело в наши два склада. 

Нам повезло, потому что блокпост на выезде из Мариуполя разбомбили буквально за час до нашего выезда, поэтому из самого города мы выехали довольно просто, за исключением того, что постоянно продолжались обстрелы. Тяжело было, конечно же: во-первых, нас было много людей в машине, плюс собаки, во-вторых, это сложно психологически и первые два часа в машине мы просто молчали. 

Первые блокпосты начались в селе Портовском [примерно 15 км от Мариуполя — «Люк»], по дороге к нему мы видели, как в полях горит огромное пожарище, с двух сторон по нему фигачат из чего-то тяжелого и сверху летает самолетик, и ты просто смотришь, как город обстреливают. В Портовском был первый или, может, второй блокпост рашистский и нас ожидало где-то 22 или 23 блокпоста до Запорожья, из которых украинскими были два. 

20 километров из Портовского до Мангуша мы ехали часов семь. На каждом блокопосту у нас проверяли бардачок, багажник, документы. Спрашивали, что у кого есть, кем мы друг другу приходимся. 

На блокпостах ДНРовских, где стояли люди в невнятных формах типа советского егеря и с бляхами СССР, было чуть полегче, они на расслабоне больше. Были и блокпосты с людьми азиатской наружности и с явным российским акцентом, там уже было пожестче, психологически давили: «Мы вам покажем Донецк, кого вы там поддерживаете? А что там наши стоят или не стоят?». Пытались разузнать, кого мы называем нашим. Или: «Чего вы выезжаете, едьте в Мелитополь, там сейчас все спокойно, в Запорожье будут жесткие бои» и т.д. Пытались играть на дезинформации. 

До Мангуша мы доехали в день выезда и заночевали там, потому что нас просто остановили, всю колонну огромную. Ночевали в -7°С в машине, все заболели. А на утро увидели, что вся колонна рассосалась, чудом появилась связь и наш знакомый, который выехал раньше, сказал, что можно ехать не в этом огромном трафике, а по другой дороге, севернее. И мы рискнули поехать не в колонне, не по коридору — это было, наверное, немного безбашенным решением. Хотя по колонне тоже стреляли в тот же день, был залп «Градов», погибшие в машинах. 

Первый украинский блокпост был в Новоданиловке [Запорожской области]. Наш водитель говорит: «Кажется, у военного шеврон с украинским флагом». А я ему: «То тебе уже так хочется после 20 блокпостов». Мы подъезжаем, и они такие: «Новоданилівське ТРО вітає вас». И мы такие: «Ого!». Аж собака перестала гавкать. 

Большинство моих мест в Мариуполе разрушено. Знаю точно, что полностью разрушена часть моего многоквартирного дома, но та часть, где моя квартира, плюс-минус еще стоит. Естественно, везде вынесены окна.

Когда я еще была в Мариуполе, в соседний дом прилетела авиабомба. Это был большой купеческий одноэтажный дом с цоколем, высокими потолками. Его вынесло настолько, что даже не осталось кирпичей. Я шла мимо и не могла понять, как это физически возможно — как можно настолько разрушить все, что ты даже не видишь разрушений как таковых, просто фундамент.

В «Халабуде» в самом офисном центре все разворовано, все окна выбиты. Но самому зданию еще повезло, оно не выгорело. Больше всего не хотелось, чтобы там сделали офис какой-нибудь «ДНР» или «Единой России». Лучше уж пусть сгорит. 

До наших складов, насколько я знаю, добрались обычные жители, все это не досталось оркам, слава богу, продукты отдали мирняку, после чего там некоторое время находилист рашисты. 

На данный момент в Мариуполе у меня находится несколько людей, с большинством из них нет связи. Из родителей удалось вывезти только папу, мама, к сожалению, умерла уже после моего отъезда. Большая часть — дальние родственники или люди в возрасте — остаются там потому, что это наш дом. И какие-то здравые уговоры на них не действуют. 

Некоторые волонтеры, которые приняли решение оставаться, потом передумывали и на протяжении почти месяца пытались выехать из Мариуполя, преодолевали расстояние в 200 км до Запорожья почти месяц. Просто потому что либо не было машины, либо были вот эти штуку с фильтрацией. 

Я нахожусь физически во Львове, часть команды находится в Запорожье, для них было делом чести повести вывеску «Халабуда», ребята нашли помещение небольшое, на данный момент раздают гуманитарную помощь эвакуированным. Я пока координирую все дистанционно. Совсем скоро мы соберемся с ребятами офлайн во Львовской области, наконец-то впервые увидимся с 24 февраля. И немного поймем, что делать дальше. 

Я не знаю, сколько нужно времени, чтобы вернуть Мариуполь, у меня в этом плане пессимистические настроения. Но когда все-таки удастся это сделать, естественно, я вернусь. 

Я всегда говорила, что не уезжаю из Мариуполя просто потому, что мне еще здесь много чего нужно сделать. Как только Мариуполь вернется, этот to-do список дел, которые нужно там сделать, увеличится во много раз. Соответственно, туда нужно будет возвращаться и работать. 

Дмитро Кузубов

---

«Люк» — це крафтове медіа про Харків і культуру. Щоб створювати новий контент і залишатися незалежними, нам доводиться докладати багато зусиль і часу. Ви можете робити свій щомісячний внесок у створення нашого медіа або підтримати нас будь-якою зручною для вас сумою.