Крестовый поход: Роман Пятковка

Харьковская школа фотографии точно и неопровержимо справилась с одним — бережно законсервировала для нас эпоху.

Порой — со своими домыслами, интерпретацией, порой — в лоб, как это делал Борис Михайлов с бездомными. Их фото — очевидная капсула времени, отправленная нам через десятилетия.

«Базар-Вокзал», «Тремпель», «Локон», что там еще? «Серый», «депрессивный» — характерные и вполне оправдывающие такое положение дел словечки-визитки Харькова. Индустриальный гигант, держащий на своих трубах тяжелое небо.

Тем не менее, с начала 70-х под этим самым небом зародилась своя уникальная тусовка. Ясно теперь только одно — теперешние их последователи только и делают, что безостановочно топят себя в этой эстетике и романтике, пребывая в нулевом меридиане, боясь внезапного исчезновения вдохновенческой кормушки прошлого.

Сегодня наша рубрика идет к одному из представителей этой школы— Роману Пятковке. Идет прямо домой, садится за стол с яствами и неподдельным гостеприимством и слушает. Слушает, каково оно было и каково сейчас.

— Как ты пришел к искусству и, в частности, к фотографии?

— Тогда было непонятно, что такое умный, что такое глупый. Было очень модно быть художником. В нашей тусовке все были поэты, художники, фотографы на крайняк. И девушки на это реагировали как на красную тряпку.

Наверное, музыкальная тусовка, она, как и фотографическая: есть лучшая дворовая команда, потом команда района, страны, Европы и планеты всей.

В Америке меня принимали за известного кантри-музыканта, в Украине — за Фрэнка Заппу. Вообще, в творчестве мне хотелось бы быть похожим на Шнура, по настроению, по отношению к искусcтву. Я не Гребенщиков, не «ДДТ» и не Pink Floyd.

— Почему ты их раздеваешь?

— Моделей? Как же это интеллигентно сказать… У меня просто мощно развитое либидо. То есть, когда я вижу красивую женщину, мне хочется ее раздеть. Раздеть, чтобы получить удовольствие. Получить и доставить.

Последнее важнее. И в фотографии, и в искусстве, и в отношениях между людьми. Конечно, ты эгоистичен, когда дружишь с человеком. Но не надо забывать, что твой друг должен тоже получать. Умение давать — это талант. Умение брать — тоже.

Я воспитывался в очень интересном обществе. Например, мы в 12 лет ходили онанировать в кинотеатр. Был кубинский фильм «Люсия» — и всем классом (мальчишки, конечно) пошли и сели на последнем ряду подрочить.

В советское время было табу на изображение обнаженного тела, его нигде не было. Были, правда, женщины на картинах Рубенса, но они не вызывали у нас сексуальных ассоциаций. И тут вышел кубинский фильм «Люсия». До сих пор помню — через час пятнадцать после начала 5 секунд показывали обнаженное тело.

Для многих одноклассников и для меня это был шок, потому что мы увидели настоящее, живое обнаженное тело. Это сейчас все понятно при вашем информационном потоке. А тогда я знал, что если у меня в 12 лет не будет официально девушки, то я буду ботаником, лузером. У вас разве не так было?

— Не знаю, у меня не так было.

— А я боролся за власть и первенство всегда, в любом коллективе. Поэтому меня всегда притягивают альфа-самцы. Это как бы груша для тренировок. В 13 лет я понял, что у меня проблема — на меня слабо реагировали женщины. Если есть проблема, ее надо решать. И я старался стать альфа-самцом.

— Согласись, что когда художник честен с самим собой, ему легче дается путь к признанию.

— У меня ванная комната в зеркалах, и, когда принимаю душ, смотрю на себя и думаю: какой же я классный. Как меня можно не любить? Говорю совершенно искренне: я очень доволен своей внешностью. Но при этом я знаю и понимаю, что у меня животик и размер причинного места не такой, как у порнозвезд.

И страдаю я так называемой «зеркальной болезнью», как в анекдоте, когда мальчик подходит к дяде в бане, смотрит на него снизу и говорит: «О, писюн». А дядя: «Передай ему привет, я его уже три года не видел». Это когда из-за живота свой писюн можно только в зеркале увидеть. То есть, это классное сочетание — любить себя и одновременно иронизировать над самим собой, понимать свою цену, но не переоценивать.

Мне лучше быть первым парнем на селе, чем никем в большом городе. И я всегда старался быть первым. Я вспоминаю наши тусовки «начала большого пути», они были совершенно безумными, другими, не такими, как ваши. Смотрю на ваше поколение, и кажется, оно более чистое, правильное, умное. Это не комплекс мой возрастной, просто ваша жизнь другого качества, без всякого желания быть авторитетом.

С одной стороны — вы больше в потоке информации, более свободны, естественно. С другой — более асексуальны. Для вас секс — это не нечто. У вас не хватает времени на него. А еще вы по-другому образованы. У вас мозаичная культура — как Пушкин писал: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Но это и понятно — вы не можете просто переработать этот поток информации…

Профессиональный художник — легендотворец. Я точно так же всю жизнь создавал и буду создавать свою легенду, потому что она работает на мой имидж. Боря [Михайлов], например, со своим образом городского сумасшедшего, вечно одетый из секонда, — это что, не имидж? Но он прекрасно знал, что создавал.

Вообще, если говорить о Советском Союзе, Украине и Харькове, то это три разных позиции. Мне страшнее было потерять не страну, когда я уезжал, а город, потому что здесь некий анклав. Нет тех ситуаций, нет той любви, секса такого нет нигде, как в Харькове.

Я работал в театре, мы приезжали на гастроли во Львов — у нас стояли толпы девушек возле гостиницы и они реагировали на нас очень остро. И мы, естественно, этим пользовались… Но чего-то в супе не хватало. Потому что харьковские девочки — они некое другое. Не могу сформулировать, какое.

Главный мой двигатель — это быть успешным у женщин. Тогда им очень нравились люди «творческих профессий». Поэтому я начал работать в театре. Мне там сразу выдали театральное удостоверение, такая книжечка красная, как у КГБиста… Все, она моя, и я художник, твою мать.

У нас не было компьютеров. Наркотики были дешевле, конечно. А секс был для нас способом самовыражения и в то же время протеста. То, что я снимал много обнаженного тела, — это я был голоден и зол.

Голоден на изображение тела, которое отсутствовало в журналах, кино, спектаклях. Поэтому я и восполнял это подсознательно, протестуя против табу. Ну и, наконец, просто приятно было замутить с очередной моделью.

Я делаю только то, что мне нравится, на что, как я говорю, у меня «стоит». И это счастье… И слово «стоит» — это главный тезис моей жизни.

Это как Михаил Светлов, который болел туберкулезом и говорил: «Я уверенно иду по жизни, опираясь на палочку Коха». Такая игра слов. И я иду и опираюсь на эту свою палочку.

В Харькове, я, наверное, как многоликий Янус.

С одной стороны — «Правила съема», «Розовый микрофон»… Какой-то дебильный дядька замолаживает юных девушек… Нахера вообще ему девки дают? Но здесь все честно: мы создавали тупое шоу для масс-культуры. Это была игра в плохое качество — плохой продукт, возведенный в ранг супершоу.

С другой стороны — серьезный чувак, художник, «мэтр» (десять кавычек после последнего определения)…

«Вот почему в Одессе нет таких хороших фотографов, как в Харькове? В Одессе есть море, к которому нужно выйти и крикнуть: “Еб твою мать!”. Почему в Киеве в наше время не было? Потому что есть Днепр. А в Харькове три вонючих речки. Тут когда крикнешь: “Еб твою мать!”, будет слышно на Салтовке», — говорил Боря Михайлов.

Харьков достаточно вульгарен — Шульженко, Гурченко, Эдик Лимонов. Здесь своя некая химия. Может, у нас большая жажда выживания. Почему она именно здесь возникает — не понимаю. Все хотят выжить, чего-то достичь. Такого нет в столицах, только в провинции…

Мы все друг с другом соревнуемся. Здесь везде внутренняя конкуренция. И в какие-то моменты думаешь — как мне надоела эта провинция, хочу в Европу. А когда там — скучаешь по Харькову.

«Научите нас снимать обнаженную натуру», — говорят мне ученики. «Раздевайтесь», — говорю я. Не раздеваются. А как же вы тогда собираетесь ее снимать? Я не пытаюсь учить, я пытаюсь «расковырять мозги» — заставить думать не так, как другие.

Михайлов говорил: «Ты не художник, если не можешь раздеться на площади Дзержинского». Это ж не в прямом смысле пойти снять трусы. Херня собачья. И вот я сегодня как бы раздеваюсь перед вами. И этим я начинаю провоцировать вас. Я очень люблю врать на самом деле или придумывать легенды…

Ден Митчелл, фотографии — Екатерина Переверзева

---

Другие материалы из серии «Крестовый поход»:

• Гамлет
• Виолетта Терлыга
• Виталий Кохан

---

«Люк» — це крафтове медіа про Харків і культуру. Щоб створювати новий контент і залишатися незалежними, нам доводиться докладати багато зусиль і часу. Ви можете робити свій щомісячний внесок у створення нашого медіа або підтримати нас будь-якою зручною для вас сумою.