Prince Albert Band о музыке, пост-модернизме и харьковской музыкальной среде

Prince Albert Band — это 2 гитары, драм-машины, синтезатор и три человека: Дима Веревкин из Creamwave, Вова Алексеев (именуемый далее Алексом) из Aesthete iz Dead и Маша Деменко из Marble Boy. Разговор начали с попыток выяснить почему появился Prince Albert.

М.:  Для нас всех это уже не первый проект, РА — впервые общий для нас троих. Я Диму долго уговаривала играть со мной. В результате он как-то привел меня на реп-точку к Creamwave и мы начали репетировать. Это в 2014 году было. Поначалу играли  странные, экспериментальные вещи.

Д.: У меня тогда был грувбокс Roland оранжевый, я подключал его через гитарные примочки или комбик, надевал сверху на комбик барабан и извлекал из этого звуки.

М.: Потом мы начали писать материал, встал вопрос о названии группы. И когда мы ехали в метро Веревкин придумал название PA. Принц Альберт — это вообще пирсинг гениталий.

Нам терять нечего — зарабатываем деньги мы другими вещами, поэтому надобности в кабаках нет, музыка наша от этого не зависит. Если мы не сыграем концерт, нам будет что есть, и это развязывает руки для того, что хочется делать. Вот PA — проект амбициозный в плане музыки, но не в плане денег. Мы не будем добавлять украинские мотивы или менять звучание в другую сторону только потому что это в тренде.

А чего не хватало в предыдущих проектах?

А.: Мне всего хватало, а PA — он другой. Когда есть потребность в музыке, ты ищешь людей с которыми комфортно находиться и у вас общее видение. Когда находишь таких людей, вы просто тусуетесь вместе, играете, делаете новое. Иногда это перерастает в такие проекты.

Д.: Я не знаю чего мне не хватало.

М.: У него параллельно ещё 2 группы, почему-то он говорит о них в прошедшем времени.

Д.: Все проекты, в которых я задействован, построены в первую очередь на взаимоотношениях, которые зародились раньше, чем сами проекты. А в музыкальном плане… С течением времени хочется разного. PA не делает того, что делает Creamwave, а Creamwave не делает того, что делает PA. И ни один проект кроме PA не делает подобного. Я рассматриваю музыку с разных сторон и, грубо говоря, в течении одной недели. Это позволяет говорить мне на разных языках. Потому что каждый проект вырабатывает новый язык взаимодействия.

Можно ли говорить, что PA  вырос из своего рода тусовки? Часто можно услышать, что все происходящее в рамках харьковской культуры — это деятельность небольшого круга людей, которые сами в своей среде варятся и как бы замыкаются в одном котле. В итоге Харьков превращается в условное болото, которое само что-то производит и само потребляет. Там же оно умирает, так и не выйдя за рамки этого круга.

Д.: Да, только это не болото, а сельская дискотека: там ставят сумку на пол и компанией вокруг этой сумки танцуют. Эта ситуация распространяется на все сферы: музыку, изобразительное искусство, скульптуру, архитектуру. PA не этот случай. С Машей мы знакомы давно, Алекса я знаю ещё дольше. Но эта тусовочка не выходила за рамки наших взаимоотношений.  Конечно мы пересекались, например, Aesthete iz Dead, Creamwave и Marble Boy как-то выступали на одной площадке, это был какой-то благотворительный концерт. При не детальном рассмотрении может показаться, что это тусовочка. Но это не та тусовочка которую я вкладываю в понятие сельской дискотеки. На деле было три тусовочки: тусовочка Aesthete iz Dead, тусовочка Creamwave, и тусовочка Marble Boy.

Вообще PA — не тот случай, когда собрались поджемить и сделали из этого проект. Тут скорее фундаментальный подход.

A: Мало людей ответственно относятся к созданию музыки. Это меня и заинтересовало когда я услышал PA. Я в то время начал интересоваться электроникой и тем, что в этой среде происходит, покупать драм-машины. Услышал ребят и подумал что было бы прикольно их подзвучить, чтобы на синтезаторах и драм-машине по-другому звучало. Дать этому какое-то другое более гибкое, и в то же время ограниченное звучание.

М.: Алекс сделал нам очень большую погоду. Изначально мы думали, что будет живой барабанщик, даже пытались кого-то искать. Но это направило бы нас совершенно в другую сторону. Это живое звучание, соответственно получился бы такой «рокешник». От этого потом тяжело избавиться. Появление Алекса привело к тому, что у нас есть сейчас.

Следующий тезис — Харьков живет на кухнях. Музыка делается на репточках, редко выходит к людям, на концерты. Еще меньше выходит за рамки Харькова. А нужно ли этой музыке вообще куда-то выходить, тем более за пределы Харькова? Может и не нужен контакт с внешней средой?

Д.: Басист группы Creamwave сказал такую штуку: в Харькове даже в трамвае окажется, что каждый второй – музыкант, каждый третий —художник и непризнанный гений. Это отчасти правда. Харьков полон музыкантов, но, к сожалению, не все делают хороший продукт. Это происходит как раз из-за закрытого взаимодействия. Что с этим делать — непонятно.

А еще Харьков инертный город, но с достойным музыкальным составом. Он по праву может называться музыкальным городом. Несмотря на все мутации, большое количество людей, которые делают плохую музыку,  Харьков кажется мне менее провинциальным городом, чем Киев: все провинциалы переехали именно туда.

М.: Здоровой конкуренции не хватает. Но в музыке у нас не соревнуются, нет такого: «Слышал, как он там накрутил? Купил себе рековую стойку! Выдал такое, что я просто охренел на концерте! Я сделаю еще лучше!». Нет, конкуренция остается на уровне «Мы сегодня собрали 60 человек, а вы 57».

Как-то Митя Фенечкин сказал, что фильм о харьковской культурной среде должен называться «давай завтра». Там чуваки встречаются в разных локациях — в трамвае, метро, на тусовке или в баре, придумывают внезапно классный проект, говорят друг другу:

— Супер! Давай сделаем!

— Давай чувак. Завтра спишемся?

— Да, давай завтра.

И в итоге ничего не происходит. Отсюда рождается тезис о том, что и харьковская музыкальная среда — ленивая. Вы сами уже говорили, что люди которые делают музыку относятся к ней несерьезно.

Д.: Есть одна маленькая ремарка по поводу Мити Фенечкина. Как-то мы сидели с Митей на тусовке, а тогда как раз хотели колонну поставить на площади. У меня с собой была открытка «не памятник, а говно». Я эту открытку дал Мите и он предложил на следующий день распечатать огромные постеры и расклеить по городу, мне эта идея понравилась. И что я сделал? Я забыл ему позвонить. Или я ему написал, а он не ответил. В общем, кто-то из нас провтыкал. Но, Слава Богу, колонну не поставили.

А.: Мне кажется, это какая-то глобальная штука, а не чисто харьковская. Есть такой тип людей, которым чтобы начать что-то делать нужно приложить усилия, которые им прикладывать совсем не хочется. Столкнувшись с необходимостью действовать, или попав в трудности, думают «ой, это, наверное, не для меня». Не покидают зону комфорта из-за страха и каких-то личных качеств, которые они не в силах побороть. Я видел как у многих случается этот порыв что-то сделать. Но большая часть этих порывов съедается страхом неизвестности.

М.: Я тоже думаю, что это можно не только к Харькову применять, а к любому городу. Здесь как раз зависит от того, что человек за это получает. Такое отношение часто встречается в проектах на добровольных началах — когда помимо моральной удовлетворенности у человека остается нетронутым вопрос материального благополучия.

Д.: А еще это может быть связано как раз с этой тусовочностью: часто эти разговоры происходят в расслабленной дружеской атмосфере, на этой волне говоришь «да, давай сделаем», хотя в глубине души понимаешь, что: а) просто не успеешь за это взяться; б) кто-то из вас точно об этом забудет, а второй не напомнит. Не знаю, местное это или приобретенное.

Какую музыку слушаете?

А.: Много электронной музыки, подсел на техно. Разные исполнители, скорее даже какие-то подкасты с максимальным погружением: чтобы это был не один трек, а волна на час-два. Я сейчас не слушаю музыку, чтобы просто наслаждаться ею. Разбираю её на какие-то партии, определяю какими звуками они прописываются. И это скорее превращается в поиск какой-то интересной обработки или интересной коммутации на микшере, которую сделал музыкант. Мне интересно попробовать повторить или сделать по-своему. Слушаешь музыку и обучаешься. Поэтому сейчас мне нравится такая музыка, сложная, которую я слушаю и думаю: как они это сделали?

М.: Я джаз люблю, но недавно зашла в свой плейлист и обомлела: это просто какой-то винегрет из совершенно нестыкуемых стилей, начиная от The Cure, заканчивая какими-нибудь Death Grips. Дима на меня сильно влияет: он  периодически подпитывает во мне интерес к разной музыке. А наша общая любовь — это Radiohead. Хотя это скорее даже не любовь, а чуваки на которых мы выросли. И сейчас мы уже можем как-то их обсуждать, разбирать их музыку.

Мне интересно следить за тем, как музыканты развиваются, во что они превращаются. Как на все это реагирует социум, как сам музыкант от этого меняется, как на это влияют исторические события. Это все приводит к таким группам, как Death Grips, которые  отражают среду, в которой находятся. Мне интересно изучать людей, которые являлись характерным символом своего времени.  

Д.: У меня есть одна любимая группа — это Рortishead, я их начал слушать еще в 9-ом классе и как-то к ним сильно прилип, очень они мне нравятся. При этом есть еще много групп и музыкантов: Дэвид Боуи, например. Это вот то, о чем говорила Маша: не Дэвид Боуи мимикрировал под эпоху, а эпоха мимикрировала под Дэвида Боуи. Это такая в своем роде музыка «на опережение». А Рortishead — чуваки, которые делают музыку здесь и сейчас. Она не просто остается во времени, в котором сделана, а тянется еще дальше. А так, вообще да — Death Grips, британщина 80-ых очень хорошо заходит. Много всего, но без привязки к стилям и каким-то форматам.

А сами как определяете свой стиль?

М.: Это пост-поп.

Д.: Была такая ленинградская группа «Тупые». Они говорили в своих интервью: «Мы группа Тупые. Мы поем о себе».

А.: По стилю: ты вот узнала что каждый из нас слушает. И наша музыка — это такая сборная солянка из нас троих. Я играя с ребятами  пробую свои новые девайсы, обработки. Назвать это каким-то конкретным стилем сложно. У нас не было какого-то «БАЦ! Давайте играть это и это».

М.: Изначально была идея, что инструменты не должны выполнять свою прямую обязанность. Не везде с этим справляемся, но изначально у нас инструмент выступает не как «певучий», скорее как механический.

А.: Это меня, наверное, и привлекло — такая техновость в звучании.

М.: Получается это пост-поп-техно? Или техно-поп?

Д.: Об этом лучше спросить через время — кто знает, к чему мы придем.

Возвращаемся к вопросу «Зачем?». Музыкального материала сделано уже столько, что даже просто чтобы переслушать его весь, тебе нужно очень много времени. Конкретно вы зачем это делаете?

М.: Время в любом случае накладывает какой-то отпечаток. Нина Симон говорила, что музыкант должен отражать происходящее. Что ж ты за музыкант, если не отражаешь свое время? К тому же, мы это делаем не для того чтобы повторяться или не повторяться. Мы делаем музыку потому что не можем её не делать. Это такая естественная потребность

А.: Сейчас со всеми новинками, которые появляются в мире звуковых технологий, возрождается старое движение  аналоговых синтов, но мозги у них  — цифровые. Они становятся более мобильными и функциональными. И ты можешь делать то, что не мог бы сделать 30 лет назад на этом же контроллере. У тебя остается трушное аналоговое звучание прошлого, но появляется больше возможностей для творчества. Сейчас электронная музыка – венец прогресса. Если брать историю музыки, то вот появилась электро-гитара, перевернула мир музыки и сейчас она по сути штатный инструмент практически любой музыкальной группы. Но развития за ней я уже не вижу. Если у тебя нет целого шкафа электропедалей (как у Димы), то ты не можешь считаться гитаристом. А за электроникой будущее, это уже совсем другой подход к музыке, который диктует свое звучание.

Д.: Это основной тезис постмодернизма: все перерабатывает само себя. То что Алекс говорил про новые технологии — по сути, с ними этот процесс и происходит. Но от этого они становятся намного интереснее и богаче в обращении. Сам аналоговый синтезатор сделан уже как средство чтобы копировать звуки, которые сделали до этого с помощью чего угодно: поездов, волн, импульсов. Имея руки из плеч из аналогового синтезатора можно вытащить абсолютно любой звук — и это уже постмодернистский акт. В музыке сейчас, к сожалению, нет нового модернизма. Вся музыка, которая существует — она постмодернистская, с отрицанием гармонии и всяких правил. В любом случае это интерпретация лупа, какой-то электронной тяжелой музыки. Мне очень хочется верить в то, что появится музыка нового модернизма. 

19 мая Prince Albert Band выступят на одной сцене с Creamwave (Харьков) и On The Wane (Киев) в рамках Plan B Nights. Что это такое мы вам уже рассказывали. Приходите — будет громко.

Текст и фотографии — Екатерина Переверзева