Случилась поэзия. Виталий Помазан

Как со мной случилась поэзия?

А как вообще случается поэзия с людьми? «Так начинают — года в два от мамки рвутся в тьму мелодий». Она была всегда — впиталась с бабушкиными песнями, детскими книжками Чуковского и Маяковского, переродилась в виде пародий и мондегринов на популярных исполнителей, и оформилась в виде взрослых стихов лет эдак в 19-20.

Я долго ходил окольными путями — стартовал на сцене как фронтмен и автор текстов в арт-рок группе, отдал пять лет жизни профессиональной музыке. Получил солидный сценический опыт, переборол врожденную стеснительность, научился владеть голосом, ритмикой, жестами. Но в конце концов понял, что музыка для меня — не цель, а только посредник, и я могу вливать стихи напрямую — непосредственно в человеческие уши, мозги, сердца.

С тех пор (вот уже скоро 10 лет как) — лавирую между академической поэзией, с ее уютными фестивалями, и слэм-культурой, с ее сценическими «махачами», полуобморочным волнением перед выступлением, сумасшедшими афтепати. Поэтическая тусовка — это абсолютно неподражаемо прекрасные люди, каждый со своим талантом и со своим безумием. И я невероятно рад, что эти люди меня ценят и принимают.

Поэзия — моя молодость здесь и сейчас, и, надеюсь, она останется моей молодостью до самой смерти.

---

Цикличное

Год идёт вслед за годом — и будут, видать, ещё.
Год сменяется годом, не обнуляя счёт.
Вены, как батареи — еле греет, сука, еле течёт…
И так мерзко саднит — сердце? вывихнутое плечо? —
с каждым годом яснее, насколько я обречён.
Год идёт вслед за годом, и будут, видать, ещё.

И так пасмурно, тоскно, хотя всё кругом бело…
И разбередились все трещинки, каждый второй надлом.
Вроде, ясно — живи, обрастай стихами, товарищами, баблом,
а я всё не запомню, когда бить баклуши, когда набат, а когда в ебло.
И так пасмурно, тоскно, хотя всё вокруг бело.

Для всего земного известен земной итог.
Мы приучены к мысли о смерти, как кошка ходить в лоток.
Это не лотерея, скорей как игра в лото —
за бочонком бочонок, за циферкой циферка, за витком виток,
фишки брошены, бинго выбросившихся китов.
Но всему земному известен земной итог.

Вот бы всё по-иному, старое — в прах и пыль!
Я бы мог быть — ходячая молодость, вечный задор и пыл!
Весь такой — и в огонь, и в стрип-клуб, и вычислю по айпи,
и не пил никогда запоем… Да что там — вообще никогда не пил.
Вот бы всё по-иному, старое в прах и пыль…

Всё зацикленно — ходишь кругами, а жизнь течёт.
Год идёт вслед за годом — и будут, видать, ещё.
И те камни, что юность разбрасывает пращой
зрелость выведет натуральным путём, с мочой.
И ведь не оценить, жизнь — и жизнь. Как у всех. зачёт.
Год сменяется годом, не обнуляя счёт.
Всё зацикленно — ходишь кругами, а жизнь течёт.

---

Страстная пятница

Не сидится. Страстная седмица.
В плащанице лежит Сид Вишес.
По традиции экстрадиций
птицы — с юга, все — на юга.

//пух и прах из кевларовой кельи
журавлиные культи и перья
под аперитивность апрелью
на оперативный мангал//

Острословье. Страстная пятница.
В небе свастикой солнце пятится,
и на пяльцах сетчатки — пятнышки,
блёстки на куличёвый курган.

//то ли колокол ололокнул
то ль в бокале пузырик лопнул
Дрюнчик в Лопани ловит окуня
недолопанного под рогань//

Как не верить в прозренья, пророчества?
Вот, недавно просматривал Родченко
и узрел — прикинь? — богородицу,
руки — рупором, губы — в смех.

//аигел Алигьери ангелы
или мания или магия
или от недостатка магния
купол сдвинулся крыша съех-//

алллли-луйя, куколдов выкормыш!
Аллилуйя, блаженный Викирнес!
С минарета Органного выкинусь
страстотерпцем под терциевый рифф.

обилетит валькирия в транспорте
ждут меня у депошного царства
полтораста аллитераций
семь десятков девственных рифм

---

Не начнется, не кончится

Что весна? Не начнется, не кончится. Пахнет
неумелым разводом унылый демисезон.
Вдоль дорог — ирокезы посадок, обритые с панков,
что за зимний дебош отбывают пятнашку в СИЗО.

И чертовски обрыдлый кухонный прокуренный вечер,
в горле комья от пива и спирта, чижовских измен и засад…
Иногда так по-детски и чисто по-человечьи
всё, чем можешь ответить на боль — замереть и зассать.

Что весна — не начнётся, не кончится, сука.
Да и что с неё взять — воскрешенья? вина? шашлыков?
Чтобы не заболеть, не влюбиться, остаться в рассудке
надень шапку и не распахивайся широко.

И давно уже выбрано — пить с кем и спать с кем.
Защищён от тоски, как коррозии — сердце легировал хром.
И любовные связи рвёшь, как коленные связки —
жив и ходишь, просто всё более хром.

Отрывной календарь тает в сторону майских отрывов,
тает лед на ручье, лёд в стакане, снежинок последняя мелочь…
Только ты, как упрямая зимняя брыла,
не начнешься неконненачнешьсянекончишься ненач

---

Старинный кореш

Есть в моей жизни старинный кореш —
его не встретишь на литтусовках,
его на днюхи постыдно брать и
не перетрёшь с ним за кофейком.
Он не фанат многолюдных сборищ,
он из других матерьялов соткан.
О нём не скажешь жене и братьям,
да я и сам с ним едва знаком.

Но если небо особо серо,
но если мысли невыносимы,
когда я поступью чемпиона
неотвратимо иду ко дну —
он ждёт, как Итака Одиссея,
он ждёт, как бомбочку Хиросима,
он ждёт, как грудь свою Гермиона,
он ждёт и верит, что я приду.

Когда последний фонарик вспыхнет,
когда ни похоть не пхнёт, ни прихоть,
когда осталось лишь встать и выпорх-
нуть, выстрелиться, как ружьё —
у дальней двери с табличкой «Выход»,
в аэропорте с табличкой «Выход»,
в конце тоннеля с табличкой «Выход»
стоит мой кореш. Стоит и ждёт.

Моя надежда, моя опора,
приют последний, сгоревший остов.
Мы в кровной связи — кровавый росчерк,
запястья связаны тетивой.
К нему приходишь в любую пору
(но чаще ночью, но чаще — в осень),
он наливает чего захочешь,
с меня лишь слёзы — на запивон.

И он потреплет меня за щёку,
откроет настежь окно проветрить
и разрешит покурить в гостиной —
я посчитаю вниз этажи —
он пригласит насовсем, с ночёвкой,
отвинтит в кране горячий вентиль,
наполнит ванну, что не остынет
и бритву свежую одолжит.

Диван застелен — атласный саван.
Стакан — с утра похмелиться — рядом.
Но я сбегу на рассвете тихо
и дверь захлопнется с улицы
с его проклятой табличкой «Выход»,
его паучьим крысиным ядом.
И, как всегда, остается сам он —
мой давний кореш.
Мой суицид.

---

Одинокие

Одинокие люди боятся дождей и общества.
Вроде души открыты, но так, как открыты зонты их —
всякий куполом ограждает своё одиночество,
словно деепричастье ощетинивается запятыми.

Одинокие люди слоняются серыми улицами,
пьют, танцуют, работают, учат иностранные языки…
Одинокие гниды, посредственности
и умницы —
даже к собственным близким и близко они не близки.

Проникают друг в друга в пыли номеров отельных.
Вроде, рушатся стены, вроде бы
в веки кои-то
забывают на пару минут, насколько они отдельны,
принимая наивно за близость
банальный коитус.

Одиночки притягиваются, пышут жаром мангаловым,
даже что-то сродни любви у них
изредка возникает.
Одинокие люди эпизодически моногамны.
Одинокие люди хотят завести пиздюка.

И, когда уже всё пережито, стандартизовано,
отстучало, остыло, и порознь оба, собственно,
добирается к цели одинокий сперматозоид
и рождается с криками новая обособленность.

Разлетаются, воют фальшиво, жужжат диссонансные ноты,
режут слух какофонией, злобно гудят разворошенным ульем.
Тычут в других одиночек хуи и ногти.
Тычут в других одиночек ножи и пули.

Разобщённые, отмежёванные,
окружённые одежонками.
До задроченности задраенные,
зарешёченные забралами,
сердцем выгоревшие не влюбляемые
с перевытлевшими углями
безнадёжные не любибельные
бездна дожженного либидо
оговорками экивоками
однотипные однобокие
по каморкам как по паноптикумам
одинокие одинокие
одинокие

---

Ночное автостопное

Эта осень — день наг.
Этот вторник —день ног.
Делай ноги, был знак
ясно видный в бинокль.

Ясновидящий мак
гладко настит солом.
Двигай млечным, чумак,
если суп не солон.

Поищи божьих манн
лучших твёрдых сортов.
Сядь в подъехавший MAN
говори — рот со ртом —

дескать тракт-то горбат,
дескать дома — дитё.
Вы обсудите бать
и полуночных тёть,

что без чести честны,
как их не назови…
Меж канав очистных
мчит ночной грузовик.

Небо — звёздный дуршлаг,
трасса — крепких глин твердь.
Испаряет душа
перегретый глинтвейн.

Ты с туманом — на взлёт
вслед за зельем влеком.
А дорога ползёт
медным змеевиком.

Жаждут наши сердца
в путь, в кабину, в вагон.
Нас, как спирта-сырца
снова ждёт перегон.

---

Пасхальная всенощная

а у нас под атб праздник
а у нас под атб туса
собирайся разная разность
с пацанами похристо-
суйся

мы в кругу под атб брагой
как у предков хоровод-обруч
и из нас так мощно прёт благость
что могём и прописать
в ёбыч

пасха звон колоколов ух бля
сразу голову вскружил ладан
поп кадилом подпалил угли
мир стал до усрачки са-
латов

я с бродягами шашлык жарил
я бодягу разливал шмарам
я стихи могу любой жанр
лишь бы кто-нибудь в стихах
шарил

а у нас под атб громко
и насрать который час суток
между нами тает льда кромка
пой со мной паршивая
сука

а у нас под атб дурка
разбиваются в труху яйца
пропитались мы святым духом
детских библий озорным
глянцем

расцветают за дидов маки
под рейхстагом под кремлём то есть
а у нас под атб махач
тут один не уважал
томос

а у нас под атб пасто-
раль всё пуще пёра острей всё
так сегодня же ебать пасха
так христос же нахуй вос-
кресе

---

Совсем скоро ноябрь

Годы прошлым мерцают. Ни к чему отрицать их.
Совсем скоро — тридцатник, то есть сильно за треть.
Жизнерадость насилу, через силу на стиле,
а что мысли настигли — их уже не стереть.

Значит, это не россказни — все становятся взрослыми,
всех пеленками-простынями по рукам и ногам
чуждый мир заграбастал. Не спасёт загранпаспорт,
погорели — и баста, соскребайте нагар.

Значит, было — и было… Завести себе бигля
и не квасить как быдло, по чуть-чуть попивать.
Позволять себе дольче, целовать её дольше,
прокатить её в Дойчланд, слазить на Поп Иван.

В «Хошимине» суп Фо точить и стать стройным, как форточник.
Пересматривать фоточки, знать всегда что потом.
Мирно спать на горошинах, не завидуя прошлому.
Тратить силы на то, чтобы просто не быть скотом.

Всё по пирамиде Маслоу. Стану я человек слова,
а что человек сломан — это не такая беда.
Выделка не стоит овчинки. Вышел газ — без понту чиркать.
В среднем вероятность починки — около один к никогда.

Где-то в спелом июне, где я — смелый и юный,
в этот мирик блюю я, лью струёй мочевой.
Эту жизнь, эти ямбы я ценю меньше лямблий.

Совсем скоро ноябрь.
Дальше нет ничего.

---

Homo homini

Человек человеку — боль. Человек человеку — смерть.
Забивай в человека болт, приноси человеку снедь,

человек все же смотрит в лес, презирая цепной комфорт,
человека прельщает блеск удаляющихся платформ,

манит вихрь путевых пылюк, заносящих обрыдлый быт —
Человек человека лю
Человек человеком бит

Человек человеку врёт. Человек человеку — тьма.
Человек закрывает рот, чтоб не наговорить дерьма,

ибо только накатит злость — обнажается волчья пасть.
Повстречал человека — брось,
не ныряй в человека всласть!

Человек человеку — долг, человек человеку — гнёт.
Человек человеку — бог, так же нужен и так же мёртв.

Человек — одинокий крик, вопль, захлёбывающийся борщом.
Человек человеком крыт — защищен, но и укрощён.

Вслед за семенем и слюной хлынет сок из сердечных свёкл…
Человек человеку — ноль.
Человек человеку — всё.

---

Девяно

В это, в общем, не верится, но
было время — я жил в девяно.
вспоминается, будто вчера
первый Сникерс и первый чинарь
беднота, голота, бандитизм
Амаретто и Бенедиктин.

За салями бредут чумаки,
сумки с Турции прут челноки.
На толчке — куча книг и пласты —
Достоевский, Black Sabbath, псалтырь
Стивен Кинг, «Ледокол», Каббала
и на сдачу — can’t buy me love.

Мой отец сотрясает живот —
он еще стопроцентно живой,
инженер, офицер, командир,
а теперь — в однодневке коммдир.
Он, как вепрь, прёт только вперёд,
обещает, что не умрёт.

У меня есть пневмат. Я пострел.
Я на польских харчах растолстел.
Трутся ляжки в небесных «Lewi’s» —
не подделка, со склада левак.
Плеер Sony. Играет Дельфин.
Вырабатывается эндорфин.

Мы играем в раскопанных рвах,
лазим в брошенный цех воровать,
вниз плюём с высоты цеховой,
курим, пиздимся с цыганвой,
украшаем своей пестротой
перестроечный недострой.

Мозг поплавлен от клея Момент,
Руки — в кровь от советских монет.
В школе сдались — чему обучать
свору злых постсоветских волчат?
Бутерброды в оскаленных ртах —
то с сосисками, то просто так.
Сунешь палец — по локоть съедим.

Что? Какой двадцать двадцать один?
Как из хулиганья и жулья
могли выйти отцы и мужья?
Да какой я миллениал,
если я девятигодовал,
если так же во сне я кричу?
В телевизоре — Альф и Кравчук,
три канала веков испокон —
старший брат посадил кинескоп.

Ну какие, в пизду, 33?
Ты прислушайся, посмотри —
пахнет жвачками «Джусифрут»,
в подворотнях базары трут
и дрожит кастет у виска
грохот очереди из АК,
грохот косточек домино…

Это было давно.
Это было дано.
Это были мои девяно.

---

«Люк» — це крафтове медіа про Харків і культуру. Щоб створювати новий контент і залишатися незалежними, нам доводиться докладати багато зусиль і часу. Ви можете робити свій щомісячний внесок у створення нашого медіа або підтримати нас будь-якою зручною для вас сумою.