Случилась поэзия. Морти Блэк

Как со мной случилась поэзия?

Она пришла ко мне впервые в 2010. Толком уже не вспомню тех первых строчек, мне кажется, уже тогда они были попытками извергнуть из себя непереносимую тяжесть существования, глубину и яркость эмоций, попытками прорефлексировать огромный непонятный мир, наполненный прекрасными и ужасающими вещами — как внутренний, так и наружный.

По-настоящему писать не только для себя, но и для слушателя я начала уже в 2012-13 годах. Вообще, однажды формулируя для себя ответ на вопрос «в чем для тебя различие между графоманией и творчеством?», я пришла к пониманию что всё начинается когда думаешь о слушателе, о том чтобы быть услышанным и хотя бы отчасти понятым. Ведь горе, разделенное с кем-то становится будто бы меньше, а вот разделенной радости становится только больше.

Буду откровенной — в моих строчках куда чаще находили место горе и сожаление, боль и усталость, горькие экзистенциальные вопросы ко вселенной и к себе, только они были достаточно ярким и полными, чтобы найти себе место вне меня, они были больше моего внутреннего пространства. Что на самом деле тоже хорошо, так как мы растем и становимся больше себя только путем подобного внутреннего катарсиса, так мне кажется. 

В этих строчках сплошь и рядом можно встретить образы моего проживания ментального расстройства, путешествий автостопом, безрассудной отчаянной веры в магию и фатум, как писала когда-то: «все они — суть сухой фактаж». Последними годами же голос обрели и другие оттенки мира, обрели свою силу и краски, а вместе с ними всё больше хотелось не просто писать для слушателей, а и говорить, читать, кричать для них — чем дальше, тем громче. 

---

***

Думаю, в каком-то смысле я навечно останусь в том переходе
между северным и восточным киевскими вокзалами,
проводя время за дискуссиями и беседами о творчестве и наркотиках,
о том, как начинаешь думать о слушателе и в чем бесчеловечность
отношения полицейских в Марганце; буду вечно закуривать,
а самокрутка будет вечно тухнуть; этот Барто Тхёдол не вместить
ни в один из известных мне или человечеству ритмов или размеров.

Думаю, в каком-то смысле я никогда не уезжала из этого города
с первого раза, когда там поселилось мое сердце; и чувствую, а не думаю
что такие подводные камни всех городов, всех берегов и материков
а значит, можно было никуда и не ехать вовсе; знать бы это с начала.
Закрываю глаза, а под ними мельтешение улиц, скверов и подворотен,
коротких и длинных встреч, станций суетой дробленого метрополитена.
Некоторые психоаналитики считают, что чувственный опыт настолько
/мысль, что смысл жизни может быть заключен лишь в самой жизни/
болезненный человеку, что неминуемо требует утешения.

Этим и занимаешься, Город стеклянных крыш и мастерских подвальных?
Еле-еле дышу, думаю, но молчу, находя твои знаки и приглашения
в виде билетов троллейбусных в карманах пальто и сумок; пусть же,
твоя взяла, буду через два дня, чур не играть без меня только, ладно?

---

***

тоска по неведомому всковыривает отмычкой тайные замки и закромки сердца.
ты знаешь каково это, застрять в трясине душности, пороков со скуки,
одних и тех же событий, историй, заевшей в метро двери.
плотно упакованный в общем транссознательном плацкарте, мой внутренний пётр пустота мерно шагает из никуда в ниоткуда; колёса перестукивают,
вслушиваюсь, думая что лучше бы воннегут оказался не писателем, а пророком.
думая о прожитых днях со знакомым послевкусием сожаления, все отшибы мозга
пылают пограничными заставами, раздраженным дендритом, поисковым костром.
под опущенными веками пляшут странные деревья-звери с переменчивыми лицами,
прокалывают мои лёгкие не иглами, ветвями еловыми из заоконной тьмы.
попутчики играют в шахматы, не слышат клокочущей пропасти, им не до этого,
под сонными шагами проводника крошится тектоническая плита земли.
зябко поёжусь то ли от шёпота и царапок прошлого, то ли от этого весеннего холода,
вздыбившимся загривком чувствую, что главного в этой толпе конечно не углядеть;
уцеплюсь в людское, привычное, но не посмотрю в глаза зверя, нет зверя,
и под ставшими прозрачными веками не увижу желтые волчьи глаза твои.

как и поезда, люди приходят в твою жизнь и постоянно чему-то учат,
а могла бы просто лежать у костра вечером на пляже, читать стихи френсис порт.
но зачем-то сюда поехала, хоть и вовсе не собиралась думать о прожитом,
наслаиваешь слова, наслаиваешь, но правда прячется явно где-то не тут.
давай же, море людей, море ненужных вещей, онемевающей бесконечности,
почти чувствую на губах, на ключицах, висках волн-объятий твоих темноту.
пусть размоют меня и я стану другим, другим существом-человеком, другим зверем, сброшу шкуру;
давай же войду в тебя, и будет сначала холодно, но потом тепло.

---

***

человек прошлого ходит за мной затемнёнными комнатами и коридорами,
каждый трек в сложенных когда-то зачем-то плейлистах болезненно тормошит ото снов.
старательно не узнаю этого человека в зеркалах и окнах, не подаю вида, не выдаю слабости,
ведь каждая твоя привязанность к человеку (и) памяти – ахиллесова точка, грань, где возможен излом.
муравьи внутренней нерешимости совершают длительный переход безвоздушной пустыней,
но их головы упрямо склонены, они знают что всё есть путь и нет ничего кроме него.
мне когда-то рассказали что есть только путь домой, и с тех пор я знаю только этот путь,
горести и радости этого пути оставляют зарубки и шрамы бессмертной сущности,
не дают забывать зачем ты здесь, зачем платил эту цену, зачем заплатил бы её ещё.

но я не знаю что такое дом, я забыла об этом уже так давно, что только фантомные боли
и смутные предчувствия скребутся из бессознательного.
но когда удается вспомнить – только это прожигает смыслом вены и жилы,
от этого кипит кровь, об этом только шепчет ушной прибой,
что такое “мой дом”, были ли там окна и двери, а если и были, какого размера,
цвета и высоты, куда могли увести тропы, что разбегаются у порога?
память моя неверная, укрой забвением, защити,
когда больше не в силах, слабы человека ноги.

---

***

Это как будто внутри кто-то сдох и гниет прямо среди твоего рёберного лунапарка,
подавившись фруктовой жвачкой, разлагается втихую в ожидании под чертовым колесом.
И быть с тобой становится быть без всяческой жалости, разделенным до костей человеком,
а быть со мной – как молиться на ладан, чертить знаки на теле, медитировать перед сном.
Быть с тобою это как песня во славу ночи, а быть со мною это искать повод не застрелиться
Перебирать все причини для «за», пить в понедельник и пятницу, убивая живую плоть
Страшная, черная гидра безжалостно вопьется в нежный ливер и мертвечину.
Мерзкая, жадная, липкая, эта мразь незаметно проскальзывает в мой рот.
Казалось, бери да режь, но есть одно дело – черная гидра подступает к моему телу,
потому как оба давно мы с ней все проверили, и теперь она знает, что я ей не откажу.
ведь я вспоминал ее каждый раз, когда было страшно, больно и нестерпимо,
вспоминал ее руки, волосы, шею, грудь, ценой скольких попыток я отчаялся их вернуть.
Это ночные запредельные путешествия сверхчувствительными нейронными паутинами
Тысячи пакетиков из-под челябинского чая в побеге от мира, топящего в себе.
А я проебал этот поезд, все растворяется в далеком и мутном времени
Коробка что-то заела, не включается больше ни ближний, ни дальний свет.

---

***

Холодное серое беспросветное непогожее солнце мое ненастное,
отражаешься в каждом встреченном человеке как осколке калейдоскопа.
Он разбился на этой улице когда мне было 8, но я никогда
не умела прощаться с потерянными вещами.
Вот и ползаю на коленках, вынимаю острое и цветастое из земли как из матери.
Настоящее создается только из этих – многоцветных, резких, звенящих,
вот и пытаюсь звенеть, насколько хватает духа,
но (даже) этого оказывается недостаточно.
Бегу шаг за шагом от собственного осознаваемого одиночества
как Дон Кихот, осознавший губительность войны, осознавший губительность
несуществующих ветряных мельниц.
Пытаюсь шаг за шагом удаляться, но вижу что путь зациклился у орбиты;
Старая ведьма задумчиво смотрит на меня из другого конца трамвая,
как будто ей известно мое горе и мое море,
/хоть мне и хочется выкрикнуть ей в лицо, что ничего-то она не знает/
как будто знает от чего бегу /как будто я сама это знаю/.
Но она будто знает. Молчит. И загадочно улыбается.

---

***

сонце-заповіде, життєдайне світло, моя невгамовна зірко –
випалюєш повсякчас мої внутрішні простори, не залишаєш нічого живого,
щоб я щоразу виринала птахою зі згарища, обтрушуючи від попелу пір’я.
ти в мені, неначе бацила в крові, розчинена, як сказав би давно померлий
мій празький літературно-духовний вчитель, нерідний брат Вацлав Граб’є.
як і цей самотній шалений блюзмен, сповненою любові, не буду приймати ліків,
краще усамітнюсь в людському гомоні, умию обличчя мовчанням від дрімоти.
навік загубившись в словах і нотах, добиратиму слів, ламатиму пальці, тлітиму,
перестукуючись серцем до серця з твоїм на незвіданій частоті.

краще ніяк, ніж так, повір, краще буде ніяк.
міняю споглядання на невидимість, міняю відчуття на безодню.
хто сказав, що людина має жити певним чином, «ось так» і «ось так», хто сказав?
щось всередині мене тріскається й горить, стріляє наче з багаття, стріляє наче з рушниці.
збираю недопалки до кишень, шкодую природу, вірю у принцип кармічної взаємності та обміну,
шкода, що з людськими істотами він не завжди спрацьовує.

Обладинка — Катерина Дрозд

---

Другие выпуски из серии «Случилась поэзия»:

• Александр Кочарян
• Ал Пантелят
• Ярослав Корнев
• Евгений Володченко
• Ася Шевцова
• Сергей Савченко
• Эд Попов
• Алиса Шампанская
• Натали Кот
• Александр Кудь 
• Артем Эльф
• Виталий Помазан
• Марина Низовая
• Марья Терция
• Богдан Волынский
• Fandorina
• Роман Шемигон
• Дмитрий Климов

---

«Люк» — це крафтове медіа про Харків і культуру. Щоб створювати новий контент і залишатися незалежними, нам доводиться докладати багато зусиль і часу. Ви можете робити свій щомісячний внесок у створення нашого медіа або підтримати нас будь-якою зручною для вас сумою.